2009 год: Вот раньше жизнь...

Из истории «ВК»

Напоминание об этом юбилее  пришло в редакцию из-за океана - из библиотеки Конгресса США. Специалист европейского одела Анжела Кэннон (Angela Cannon - Reference Specialist European Division Library of Congress) в ноябре прислала на сайт «ВК» фото нескольких номеров нашей газеты, из хранящихся в библиотеке, и запрос: с каких пор «Волжская коммуна» именно так называется. Мы ответили:  «на основании постановления крайкома ВКП(б) от 6 декабря 1929 года газета «Средневолжская коммуна» была переименована в «Волжскую коммуну». Ответилии подсчитали, сколько лет прошло с той поры. Оказалось - ровно восемьдесят, а ведь это юбилей, который мы чуть было не пропустили.

…Редактором, при котором газета последний раз изменила свое название, был  Ф. А. Ксенофонтов.  В номере "ВК", посвященном  Дню печа­ти (5 мая1930г., « Волжская коммуна» -  в профиль») Филипп Алексеевич  в редакционной статье "Вместо отчета" пишет: "Самый капи­тальный факт: все напе­чатанные нашей газетой материалы за отчетный период по крупным объектам самокритики подтвердились не менее чем на 95%, подтверждаемость всех остальных разоблачений (средних и мелких) - 85%, подтверждаемость ненапечатан­ных заметок, посланных на расследование в со­ответствующие органы для установления фактов на месте,  - 57%.»...

Знал бы, уважаемый Филипп Алексеевич, как зловеще «аукнется» и не в таком уж  далеком будущем используемая им здесь терминология: «подтверждаемость разоблачений», «соответствующие органы».  Ведь, в начале, как известно, было слово. Именно благодаря словесной эквилибристике и пропаганде  абсурд становится нормой. И наоборот...

В Самару на должность редактора газеты «Волжской коммуны» Ксенофонтов приехал в 1929-м. К тому времени у него уже был опыт редактирования краевой газеты Средне-Азиатского Бюро ЦК ВКП(б) «Правда Востока». На страницах   «Волжской  коммуны» появляются его статьи на политические и  эконо­мические темы, причем круг их не ограничивается мест­ными рамками. Рецензирует книги, брошюры, откликается на события дня. Пишет то об уроках китайской революции, то о налогообло­жении крестьянских хозяйств, о создании фундамента социалистической   экономики. Но самый большой резонанс вызвали «Злые заметки», опубликованные  в «Волжской коммуне»  21 июня 1930 года, где автор обличал приспособленцев и бюрократов с партийными би­летами. В «Злых заметках» (их перепечатала одна из столичных газет) кто-то в  высших эшелонах власти усмотрел (и не без основания, заметьте) подрыв устоев. Из ЦК тут же последовал сигал: «Снять!».

И сняли. Однако  не то­лько за фельетон. Заместитель редактора Корчемник, по утверждению одного из сослуживцев, выкрал  и переслал в ЦК  личное письмо Филиппа Алексеевича, где содержались достаточно откровенные высказывания о положении в пар­тии. Также, очевидно, сыграли свою роль в дальнейшей судьбе  Филиппа Алексеевича и подозрения, высказанные в  его адрес коллегой по «ВК» Лазарем Рубинштейном, и не кому-нибудь за кружкой пива, а партийному боссу края...

Наша справка: РУБИНШТЕЙН  ЛАЗАРЬ МИХАЙЛОВИЧ г.р. 1903. Партийный работник, журналист. В 1920-21 - первый секретарь обкома комсомола Татарии. Затем, после учебы в Москве в университете им. Свердлова, работал в Татарском обкоме ВКП(б), а оттуда был направлен в Самару (Куйбышев), где стал редактором  газеты " Волжская   коммуна ". Арестован по сфабрикованному обвинению в ряде преступлений, согласно приговору Верховного суда СССР 11 мая 1938 расстрелян в Куйбышеве.

...Рассказывает первый секретарь крайкома В. Шубриков: «Я здесь должен сказать, что одним из ини­циаторов постановки вопроса о Ксенофонтове был Рубин­штейн. А дело было так. Рубинштейн... прибегает ко мне и говорит, что есть опублико­ванная статья Ксенофонтова, в которой нет ни одного слова о кулаке. О навозе, о лоша­дях и т д. есть, а о кулаке ни сло­ва... Вечером мы собрали всех членов бюро крайкома партии и, насколько мне помнится, крепко протерли Ксенофонтова. Объявили ему строгий выговор и опубликова­ли в печати. Мы и тогда подходили таким образом, что у Ксенофонтова это результат делячества, что он увлекся на­возом, конем, организацией труда в бригаде, а о кулаке забыл. Мы не могли представить, что Ксенофонтов сознательно мог написать правую статью... Я это рассказал, чтобы было яснее с Ксенофонтовым. Ведь Рубинштейн, будучи другом  Ксенофонтова, первый под­нял вопрос о его статье, ска­зал, что она написана не случайно, что это отражение его колебаний…».

А одним из первых в досье на Ксенофонтова оказался документ с пока­заниями журналиста «ВК» П.Шептухина: «В 1929 году в краевой газете «Волжская коммуна» образовалась группа, возглавляемая Филиппом  Ксенофонтовым, которая овладела редакцией, открыто ведя дискредитирующие пар­тию и власть издевательские разговоры, использовала страницы газеты для клеветнических выпадов против  партии...  Участники троцкистской группы собирались в кабинете редактора Ксенофонтова и речи направленные против ру­ководства ВКП(б)», из кабинета редактора раздавались при этом открыто…».

Да, не был Филипп Алексеевич белым и пушистым по отношению к генеральной линии. Открыто, как сказано в письме, ставил под сомнение исторические всякого рода решения, пытался как-то по какой-то своей колее идти. Мнение свое имел и самое страшное высказывал его среди товарищей, как ему тогда казалось, по работе. И, по-видимому, нецензурно (не с лексической, а политической точки зрения). Ведь, как в любой шутке есть только доля шутки, так и в доносе  этом наверняка есть доля правды... Я даже представляю, как это бывало: номер подписан «в печать», на столе среди оттисков отыскиваются и раскладываются шахматы (шахматы – это традиция в «Коммуне»). Кто-то уже сгонял за «казенкой». И начинается неспешный откровенный мужской разговор за жизнь и политику сначала их, потом нашу. И  дым коромыслом. Чтобы проветрить кабинет - открывают двери. А разговоры ведутся отнюдь не шепотом. Ну и понятно, «что потом»…

Осенью трид­цатого года Ксенофонтов уезжает в Мо­скву в Институт красной про­фессуры. Учится, активно со­трудничает  с «Рабочей газетой» ЦК, где является одним из основных авторов по  важнейшим  политическим вопросам.

...Но стремление свое мнение иметь, да еще и делиться им  - ему припомнили. Арестовали Ксенофонтова в Самаре 16 марта 1937 года.

В справке на  арест Ксенофонтова сотрудник УГБ НКВД лейтенант Деткин пишет: «В 1929 г. будучи редакто­ром краевой газеты сгруппи­ровал вокруг себя троцкист­скую группу из числа работников редакции...».

Однако дело не клеилось.  Ксенофонтов стоял на своем: «Ни в каких троцкистских ор­ганизациях я никогда не состоял и не состою, если не считать моего участия во внутрипартийной дискуссии 1923 года»...

Ксенофонтова под конвоем доставляют в Москву. Коллеги самарских чекистов в столице тоже не на раз раскрутили «дело»  Ксенофонтова. Из Лефортовской тюрьмы он пишет на скудной четвертушке листа:

«Прокурору Союза республики

т. Вышинскому

от заключенного  Лефортов­ской тюрьмы, одиноч. камера №170, 

Ф.  А.  Ксенофонтова.

Заявление

От10.06-37г.

На меня накинута петля са­мой грязной грубоазиатской провокации.. Я дал исчерпывающие пока­зания по всем обвинени­ям, к слову, в свое время разо­бранным в Комиссии партконтроля при ЦК (1935г., март). Ни одного конкретного факта моей «деятельности» следствие не называет. Я просил очную ставку с моими «обвинителями», но мне в этом отказывают. В наказание за то, что я не хочу признавать нелепые обвинения, меня перевели в оди­ночку. Мое положение буквально безвыходное. Я прошу Вас, гражданин прокурор социалистического государства, предоставить мне одно право: право на защиту от провокационных обвинений совсем неведомых мне личностей. Я прошу конкретно: во-первых, очной ставки с моими «обвинителями» и, во-вторых, присутствия при этой ставке представителя   прокуратуры   Союза».

Целый месяц (теперь уже без протокола) из него выбивают «признание». И только 8 июля он напишет под диктовку Ежову: «На протя­жении 4-х месяцев нахождения в тюрьме я  думал, что органы НКВД не сумеют разобла­чить меня. А теперь я решил встать на колени перед НКВД и  дать возмо­жность правдиво и сурово на­казать меня».

Авторство этого «покаянного»  письма наверняка не могло принадлежать журналисту Ксенофонтову. Не  его это стиль. 

...Официальная справка утверждает, что Ф.А. Ксенофонтов умер в тюрьме, в январе 1938 года. До суда. По другим сведениям Филипп    Алексеевич Ксенофонтов, уже ни на что не надеясь, добровольно ушел от суда и следствия, покончив с собой в   тюрьме     осенью     тридцать седьмого. Впоследствии Ф.А. Ксенофонтов был полностью реабилитирован уже другим судом.

Но есть, наверное, все-таки и высшая справедливость. Прошло совсем немного времени и Военная коллегия Верховного суда СССР  в феврале 1940 года признает установленным, что Деткин следователь,  открывший «дело» Ксенофонтова, «используя свое положение начальника отдела УНКВД по Куйбышевской области, проводил вредительскую работу, направленную на избиение партийно-советских кадров...» и делает соответствующие духу времени оргвыводы. Так что «награда» нашла-таки  героя. Да и упомянутый здесь секретарь обкома Шубриков, который «крепко протер» Ксенофонтова, впрочем, как и прокурор Вышинский, не ответивший заключенному, также были репрессированы. По-разному, однако. Первый расстрелян, а второй пережил «хозяина» и даже был отправлен в США представителем СССР при ООН, но, по одной версии, когда его «пригласили» в Москву — не поехал, сославшись на срочные дела. Тогда к нему приехал кто-то из КГБ, поговорили, попили чайку... Гонец уехал, а некоторое время спустя Вышинский заболел с летальным исходом и тело его было немедленно отправлено в Москву без всяких там следственных формальностей. Повторюсь, что это лишь версия... Вот уж, действительно,  что там «романы всех времен и стран». Только вот, что случилось потом с журналистами Шептухиным и Корчемником  я не знаю. Может быть, они  прожили долго, рассказывая о том, как хорошо им было тогда, вот, мол,  раньше жизнь... Но  в «Волжской коммуне» тридцать седьмого и последующих годов я их материалов не нашел...

Сергей Голышков.